Виктор Суворов - Контроль [Новое издание, дополненное и переработанное]

Расписалась.

От Северного, Ленинградского, Савеловского, Павелецкого, Киевского, Казанского, Белорусского, Балтийского[1], Курского вокзалов — электрички набитые. Каждую минуту. Потные толпы.

— Да что это вы меня, гражданочка, все в морду тычете?

— Петушки: синие, красные, зеленые! Петушки: синие, красные, зеленые!

— «Спартачку» давно пора хвоста надрать. Не получается.

— Эскимо на палочке! На палочке эскимо!

— Место бы уступили, молодой человек!

— А знаете ли вы, что как только Робеспьер…

— Слушай решение партии: «Постановлением Секретариата товарища Сталина Стрелецкая Анастасия Андреевна назначена спецкурьером Центрального Комитета ВКП(б)». Вот твое, Настя, удостоверение.

— Ой какое!

— Наши удостоверения печатаются не на бумаге, а на белом шелке. Платочек семь на семь. «Семью семь» — это девиз и пароль для посвященных. Шелк используется парашютный, но с твоей парашютной судьбой это никак не связано. Просто шелк лучше бумаги. Такое удостоверение можно вшить в одежду, и никто его не нащупает. С таким удостоверением можно плавать через реки и идти сквозь болота. Потом только постирать от грязи. Печать ЦК и подпись, товарища Сталина не смываются. Но помни, спецкурьер — это только официальное название должности. Только прикрытие. Должность придумана так, чтобы было непонятно, чем ты занимаешься. Поди разберись, что делает спецкурьер ЦК ВКП(б). Все поняла?

— Все.

Вот ей все понятно. А нам — нет. Интересно, например, а где живут спецкурьеры ЦК? Раньше Настя в шкафу жила. Потом — в аэроклубе на парашютах. Не положено спецкурьеру на парашютах жить. Ей-то все равно, но не все равно Центральному Комитету и Генеральному секретарю.

— Будет у тебя, Настасья, своя келья. Сегодня домой поедем. Наш поезд в два ночи.

— С какого вокзала?

— С Кремлёвского.

Отошла стена в сторону. Открылся обыкновенный вестибюль станции метро. Очень похоже на «Красные ворота». Только людей нет, нет кассиров, нет контролеров. Никого нет. Два эскалатора. Спускающий и поднимающий. Оба стоят. Нажал Холованов кнопку. Спускающий пошел. Спустились в подземные залы. Опять нажал кнопку. Остановился эскалатор. И вдвоем с Настей — по мрамору. Шаги гулкие далеко летят: бум-бум-бум-бум. Подземные залы с коридорами, переходами и платформами по оформлению тоже на обыкновенную станцию метро похожи — на «Дзержинскую». Только название нигде не написано. Все привычно. Одно отличие: входы в тоннели, по которым рельсы идут, закрыты стальными стенами, как шлюзы на канале Москва — Волга. Не проломить те стены никаким стихиям.

У платформы — ремонтный поезд. По локомотиву и вагону размашистые надписи: «Главспецремстрой–12». Не понять, дизельный локомотив или электрический. Наверное, и то, и другое. За локомотивом — зеленый вагон. Не то багажный, не то почтовый: окон мало. А может, не багажный и не почтовый, а вагон с оборудованием, лаборатория на колесах для проверки состояния железнодорожного полотна. В окна не заглянешь. Окна изнутри плотно шторами закрыты. За этим не то почтовым, не то багажным вагоном — платформа со шпалами и еще платформа с какими-то механизмами.

У локомотива — машинисты. Кивнули Холованову. Ответил. У почтового вагона — проводник. Тоже кивнул. Растворил проводник двери перед Настей и Холовановым, закрыл за ними, тут же поезд и тронулся плавно, вроде только их двоих ждали. Громыхнула-лязгнула стальная стена, поезд пропуская в тоннель, и так же легко и плавно за поездом затворилась, еще раз лязгнув замками, станцию запирая.

Внутри вагон вовсе не почтовый. И не багажный. И вовсе не лаборатория на колесах. По коридору вагонному — пушистый ковер такой белизны, будто по нему никто никогда не ходил, а летали над ним. Стены и потолок — красного дерева. Куда ни глянь — зеркала одно другое отражают. Бронза солнечным блеском сверкает. Так все металлические детали начищены, что, кажется, сверкание с каждой ручейком стекает.

— Сюда, — растворил Холованов узкую дверь. — В дневное время шторы не открывать. В ночное можно открывать, когда в купе нет света. Проводника зовут Сей Сеич.

Красивое купе. Главное в любом деле — гармонию соблюсти. Белый ковер с красным полированным деревом — гармония. Столик дерева орехового. На столике — лампа бронзовая. Под абажуром зеленым. Ноги в ковре утопают, занавески шум заоконный глушат. Диваны бордовой кожи. Сядешь — утонешь. Так и тянет сбросить ботинки — и на тот диван в уголок. Ноги под себя калачиком.

Сбросила Жар-птица ботинки — и к окну в уголок. Клубочком-калачиком. Мордочку — под занавеску. Интересно. А за окошком проскочила самая что ни на есть обычная станция метро. Узнала ее Жар-птица — «Дзержинская». На платформах — работа ночная. Два электрика люстру отвертками крутят. Три толстые тетки в серых халатах платформу метут, четвертая стену гранитную особой машиной полирует. Чтоб сверкала стена. Чтоб гордился народ советский подземными дворцами. Чтоб супостатам при одном взгляде на наши стены гранитные зависть морды кривила. Чтоб они навсегда с кривыми мордами оставались.

Работают люди. На ремонтный поезд смотреть некогда. Было бы на что смотреть. Сколько их ночами по подземным тоннелям шастает. Этот от других только скоростью и отличался. Проскочил-просвистел, и красный огонек в тоннеле растаял.

— Такое впечатление, что мы во всем поезде единственные пассажиры.

— Правильное впечатление.

— Нас одних поезд ждал?

— Нас одних.

— А если пассажиров не окажется?

— Тогда без пассажиров уйдет. Ему навстречу сейчас другой такой же поезд идет. Один туда, другой — обратно. Каждую ночь. Кроме пассажиров эти поезда почту возят. Пассажиров может не быть, а почта каждый день есть. Раз в неделю, по пятницам, один такой поезд ходит на 913-й километр. В двенадцать ночи приходит, в двенадцать дня уходит. А вообще такие поезда по всему Союзу мотаются. Тебе, спецкурьеру, эти маршруты все объездить предстоит.

— А сейчас куда едем?

— В монастырь.

Стукнул проводник Сей Сеич в дверь.

— Чаю?

— Ага, — Холованов головой мотнул.

— Что к чаю?

— А что можно? — это Настя из чистого любопытства.

Проводник Сей Сеич такому вопросу удивился глубоко. Но служба в спецвагоне приучила ничему не удивляться, а если и удивляться, то удивления не проявлять. Потому отвечал с достоинством:

— Все можно.

— В общем так, — Холованов распорядился. — Чаю потом. А сейчас выпить и закусить. Детали на личное усмотрение.

Вот это деловой разговор. Такой разговор спецпроводнику понятен и близок. А мимо окна летят «Кировская», «Красные ворота», «Комсомольская». И вынесло ремонтный поезд из подземного тоннеля на поверхность в невообразимое переплетение стальных путей, в мириады огней, в переклик маневровых паровозов, в перестук колес на стрелочных переходах. Если сразу после «Комсомольской», значит, вынесло их где-то у трех вокзалов. Пути, пути. Светофоров — созвездие целое. На путях скорые поезда в путь готовятся: и пассажирские, и почтовые.

Рядом по параллельному пути набирает скорость «Москва — Владивосток», курьерский. Расходятся пути. Сходятся. Товарные составы бесконечного протяжения во множестве рядов. Грузят их ночью, разгружают. Прогрохотал встречный на Москву. Из Хабаровска. Ясно — вынесло «Главспецремстрой» на пути Ярославского вокзала. Дальше пойдут Мытищи, Пушкино, Загорск. Но прет ремонтный поезд куда-то в сторону. Под мост, еще под один, в выемку, на насыпь, еще куда-то. Прет уверенно. Напористо. Никому дороги не уступая. Не задерживаясь. Находя во мраке свой единственно правильный путь в неисчислимом множестве путей. И везде перед ним семафоры синим огнем горят. Везде его семафоры поднятой рукой приветствуют.

Стукнул проводник. Дверь — в сторону. Скатерть — на стол. Вроде скатерть-самобранку. Не работает Сей Сеич — колдует. И сразу на столе появился графинчик-мерзавчик. В холоде содержался. Аж ледяная корочка по стеклу. К мерзавчику — чарочки сверкающие. Тут же и тарелки со льдом появились. Во льду — маленькие совсем баночки запотевшие с икрой севрюжьей. И с икрой белужьей.

Масла кусочки вырезаны в виде ракушек морских. И лимона ломтики. Тоненькие. И огурчики. И помидорчики. И грибочки. И какой-то салатик. И еще что-то в баночках. И паштет на блюдечке. И копченые какие-то ломтики с горошком зеленым. Все на серебре. Серебро начищено с любовью. А чарочки — золотые. Самое время наполнять их. А Сей Сеич поставил на стол кувшинчик чеканный с длинным тонким горлышком, с единственным, но прекрасным цветком, пожелал аппетита и вышел, дверь затворив.

— Давай, Жар-птица, за помин души Катькиной. Знаю, не пьешь, но за это следует.

А за окном — дачные поселки в темноте пролетают. Платформы. Станции. Летит ремонтный поезд — никакому курьерскому не угнаться.